Мне не забыть той песни...
Анатолий Вейценфельд
"Звукорежиссёр", № 7 1999г.
- Слишком красиво, и слишком много нот,
мой милый Моцарт!
- Ровно столько, сколько нужно,
Ваше Величество!
(Диалог императора Франца-Иосифа I
и Моцарта на премьере "Волшебной флейты")
...1 сентября 1970 года. Мой школьный товарищ, вернувшийся со съемок в Бресте, бормочет себе под нос какую-то очень странную песню: "- Скрыпять маи лапти, як иду да тэбе"... Какие лапти, парень?! В нашей компании слушают "Obladi-Oblada", "Venus" (She's goddess), "Hey, Joe", а тут - какие-то лапти!
И вот через несколько недель, на чинном, скучнейшем и официозном Всесоюзном конкурсе артистов эстрады я слышу эти самые "Лапти" и еще несколько песен в исполнении странной, совершенно необычной группы - и испытываю даже не шок, а настоящий катарсис! (Кажется, так древние греки называли очищение души под влиянием сильных эмоций). Ничего подобного не только у нас - тут и говорить нечего, - но и "у них" я не слышал. Фольклор? Нет! Рок? Вроде и не рок... Да и словом "рок" тогда не пользовались, говорили - "биг-бит". Но это не было похоже и на фольк-рок или то, что под ним тогда подразумевалось: Боб Дилан, "Mamas & Papas" или "Country Joe & The Fish".
Сенсацией конкурса оказались "Песняры", ансамбль из Белоруссии, по нашим московским понятиям - глухой музыкальной провинции. В течение несколько месяцев пару-тройку их песен регулярно крутят по радио, а "Косил Ясь конюшину", благодаря приключениям Волка и Зайца, становится всенародным шлягером, хотя в России белорусского языка на самом деле никто не понимает (проверено). Именно поэтому подчас весьма смачные тексты проходят любую цензуру - как же, фольклор, народное творчество!
Популярность "Песняров" растет, - помню тройные кордоны милиции и дружинников вокруг зала "Россия" в семидесятых. Но при этом имидж ансамбля как бы раздваивается. Для массового радиослушателя и телезрителя - репертуар на русском: "Вологда", песни Пахмутовой, и т.п., исполняемый высокопрофессионально, красиво, но на деле только искажающий истинное творческое лицо коллектива, известное лишь посетителям концертов, где совсем другой репертуар, прежде всего, белорусский, а также песни, шансы которых на появление на ТВ - нулевые. На концертах обкатываются и эксперименты с крупной формой, композициями в десять, двадцать минут и более. Впоследствии эти эксперименты дадут выдающиеся результаты: "Песнь о доле", "Гусляр", цикл на стихи Маяковского, и далеко не все они зафиксированы в звукозаписи.
К сожалению, именно "массовый" имидж "Песняров" и запомнился рядовому слушателю, вызывая в памяти прежде всего пресловутую "Вологду".
"Раздвоению" творческого облика "Песняров" способствовал и "официальный" статус ансамбля. Он - лауреат множества конкурсов и фестивалей, лауреат премии Ленинского комсомола, с конца семидесятых - и государственный ансамбль республики, а руководитель коллектива последовательно получает звания заслуженного и народного. Поэтому "Песняры" многими в среде тогдашней нонконформистской молодежи, "рок-подполья", воспринимаются как часть советской системы, в одном ряду с Кобзоном и Ротару. Это мнение ошибочно и несправедливо, и основано на все том же обывательском незнании настоящего творчества коллектива. И еще - на элементарной зависти дилетантов к профессионалам. Конечно, официально работающая группа не могла заниматься только своими концептуальными произведениями, и избежать исполнения того, что на журналистском сленге тех лет называлось "паровозиками", то есть проходных вещей, которые тянут за собой "настоящий груз".
Но официальный статус имел и положительные стороны. У "Песняров" были тогда самые лучшие в стране инструменты и аппаратура. Гитара - Gibson, бас-гитара - Fender, ударные - Hollywood, клавишные - Farfisa, Moog, акустика - Dynacord и т.д. Помню, с какой завистью смотрели на все это великолепие московские музыканты. Но "по заслугам - и честь..."
"Песняры" первыми из наших ансамблей выступают за пределами "соцлагеря", на каннском МИДЕМе, и уж совсем невероятными казались их гастроли 1976 года по США, причем не "для своих на Брайтон-Бич", как у наших нынешних "звезд", а по настоящей Америке, по провинциальным университетским городкам, где, собственно, и живет подлинная американская интеллигенция. И, надо сказать, эта публика по достоинству оценила весьма необычный, даже экзотичный для Америки коллектив.
Звукозапись в огромном долгу перед "Песнярами". За первые десять лет, лучших лет ансамбля, - всего четыре пластинки; если считать и "Гусляр", то пять. Многое так и осталось на бытовых лентах, записанных любителями на концертах, и теперь уже никогда не прозвучит с профессиональным студийным качеством. А это зачастую лучшие песни "Песняров", те самые, которые не записывало ни телевидение, ни радио, ни государственная фирма "Мелодия".
Но разговор о записях "Песняров" у нас - в другой рубрике, а сейчас вернемся к их творчеству.
Если меня спросят, есть ли, или был в нашей эстрадной музыке (в самом широком ее жанровом и стилевом понимании) человек, которого можно было всерьез назвать гениальным, я бы назвал только одно имя. Назвал бы не задумываясь, и двадцать пять лет назад, и десять, и сегодня. Это Владимир Мулявин, руководитель ансамбля "Песняры", один из последних народных артистов СССР. Такими словами, как "гений", я не бросаюсь, и берусь отстаивать свою точку зрения рационально, как искусствовед.
Вообще-то гений на эстраде - явление противоестественное. Дарование такого масштаба, который можно назвать гениальным, обычно реализует себя в более серьезных и достойных сферах. Но бывают и исключения, благодаря которым появляется нечто совершенно новое и неожиданное: преобразуются жанры, создаются новые образы, рождается новый художественный мир. Таковы в джазе Армстронг, Гершвин, Эллингтон и Паркер, в рок-музыке - "Битлз".
Подниматься над общепринятым, преодолевать банальное и стандартное, видеть то, мимо чего все проходят - важнейшие признаки гениальности. Это дар, которому нельзя научить ни в каких консерваториях и академиях. А вот профессионализму научить можно, поскольку он напрямую не связан с размером дарования и всегда - результат обучения. Можно быть высочайшим профессионалом в рамках сложившейся традиции - это не гениальность, хотя без профессионализма и самый большой дар не сможет реализоваться, "вывести себя наружу" - это тоже ясно.
Если совсем коротко, то гений можно определить как по количеству, так и по качеству того нового, что он принес в искусство: сколь много этого нового, и насколько оно новое, насколько оторвалось от стандартов своего времени и открыло новые горизонты.
В чем же я вижу признаки столь высокого музыкального дарования Владимира Мулявина, что рискнул, вслед за искусствоведом Валерием Яшкиным, музыковедом Натальей Завадской и нашим сегодняшним автором звукорежиссером Рафиком Рагимовым, назвать его гениальным? Просто в том, что он придумал соединить фольклор с элементами рок-музыки? Нет, конечно. И до, и особенно после "Песняров" кто только не соединял фольклор самых разных народов с роком. Результаты были более или менее профессиональными, но не более.
Нет, дарование выражается не столько в том, что делается, а в том, - как.
Ну кто, если уж откровенно, слушал белорусскую народную музыку, все эти хоры и ансамбли песни и танца, даже в самой Белоруссии? Особенно среди молодежи? Ответ ясен... И вдруг эти всем известные песни, гоняемые изо дня в день по радио, превращаются из Гадкого Утенка в Белого Лебедя, преображенные мулявинским музыкальным даром. Только выдающийся талант мог разглядеть в этом материале саму возможность такого перевоплощения. И подтверждает эту мысль то, что в русской музыке ничего подобного "Песнярам" нет. Те эксперименты, которые "по их следам" предпринимались некоторыми российскими музыкантами, не выдерживают никакого сравнения с "Песнярами". Почему? Русский фольклор хуже белорусского? Конечно, нет! Просто Мулявин - один, и он - в Белоруссии. Так уж ей повезло...
Широкая музыкальная эрудиция Мулявина проявляется в песнях самым необычным образом: "Белая Русь ты моя", одна из первых песен, выдает знакомство с модными в шестидесятые "Swingle Singers", в "Крике птицы" - явный намек на джаз-роковую группу Chicago (Transit Autority). В веселой фольклорной сценке "У месяце верасне" про злую бабку и хулиганистого деда вдруг неожиданно - превосходное джазовое фортепианное соло в стиле Оскара Питерсона (в исполнении блестящего пианиста Анатоля Гилевича), а часть десятиминутной композиции на тему самой известной белорусской народной песни "Перепелочка" - академические вариации для скрипки соло в духе этюдов Паганини (скрипач-виртуоз Валентин Бадьяров) В той же "Перепелочке" внимательное ухо заметит и влияние Мусоргского. В песне "Добрый вечер, девчиночка" вступление отсылает к глинкинскому "Маршу Черномора". В песне "Ой, летели гуси с броду" инструментальный эпизод - угловато-виртуозная тема в стиле Чарли Паркера, а концовка вызывает ассоциации с хоровыми спиричуэлс. А в крупной форме - поэме-легенде "Гусляр" (музыка Игоря Лученка), по жанру являющейся кантатой, - заметны даже влияния современной академической школы, вплоть до Шостаковича и Шнитке. (Известны, кстати, очень благожелательные отзывы двух великих композиторов современности о "Песнярах" и их музыке.) Однако все эти "посторонние включения" не кажутся неорганичными, напротив - работая на контрасте, они точно вписываются в концепцию песни или аранжировки, дополняют ее новыми гранями и обогащают новыми красками.
Песни "Песняров" даже своим содержанием выгодно отличались от песен-однодневок, от плоской "молодежной лирики" того времени, всех этих "если выйдешь мне навстречу, даже дождь не замечу". За ними чувствовалось пространство, дыхание истории, перекресток культур.
Явные следы польского влияния на белорусскую культуру заметны в песне "А в поле верба" с типично польскими мелодико-гармоническими оборотами, а "Девичьи черные очи" - это фактически рок-полонез.
Пристрастие Мулявина к классической белорусской поэзии - Якуб Колас, Янка Купала, Мaenei Богданович, Михаил Шушкевич, Максим Танк, Петрусь Бровка, Аркадий Кулешов - давало ему возможность "держать уровень", а его собственный музыкальный дар позволял создавать произведения, в которых стихам великих поэтов соответствовала столь же значительная музыка. Как это отличается от песен развязных графоманов, созданных по принципу "слова Пушкина, три аккорда - мои"!
Кстати, весьма поверхностным будет мнение, что "Песняры" работали только с фольклорным материалом. Знаменитая "Вероника" - образец высокой дворянской лирики, как и упоминавшиеся "Девичьи черные очи", и малоизвестные "Готика святой Анны" (стихи Максима Танка) и "Магдалина" (стихи Максима Богдановича) - две последние, увы, вообще не были записаны. А "Аве Мария" (стихи Максима Танка), по-моему, вообще не имеет аналогов ни в белорусской, ни в русской поэзии. К сожалению, эта потрясающая драматическая баллада также не существует в студийной записи, ведь такой текст классика белорусской поэзии, как "стройные ноги, груди тугие - Аве Мария!", был абсолютно непроходим на радио, телевидении и грамзаписи в эпоху глухого застоя, когда всем в стране, в том числе и в культуре, заправляла кучка злобных старцев.
Даже хорошо известные песни в исполнении "Песняров" звучали необычно, преобразованные волшебной рукой Мастера - так, запетые-перепетые "Московские окна" Хренникова стали легкой и изящной лирической босса-новой. А вполне качественные, но ничем особенным не выделяющиеся песни "За полчаса до весны" Фельцмана и "Наши любимые" Тухманова прозвучали как эмоциональные любовные монологи, страстность которых была немыслима для обычной советской эстрады тех лет. И ту, и другую пел сам Мулявин, удерживая внутреннюю эмоциональную раскованность и музыкальную свободу в рамках красоты и тонкого вкуса - сочетание невероятное!
Вообще, Мулявин-певец - тема отдельного разговора, и сейчас ее трогать не станем. Скажу лишь, что сила его музыкального дарования проявилась и в его собственном вокальном исполнительстве; это обладатель мощного, но гибкого драматического тенора, яркий и выразительный певец, легко узнаваемый с первой ноты.
Легко и свободно Мулявин применяет в песнях сложные размеры: семь четвертей в "Девчине-сердэнько" (привет соседу-поляку Збигневу Намысловскому с его "Семерочкой"), продолжительное чередование пяти и четырех четвертей в той же "Перепелочке". Даже в простенькой лирической песенке "Ты моя отрада" размер - пять четвертей с периодическим вкраплением шести четвертей! Как говорится - "не слабо"! А в мулявинских партитурах можно найти даже такое указание, как ritardando, что нечасто встретишь и в классических нотных текстах. Это признак не просто композиторского мастерства, а того самого умения "увидеть то, чего не видят остальные". Что им и в голову не придет...
Для композиторского стиля Мулявина, его яркого музыкального почерка, характерно внимание к мельчайшим деталям в инструментовке, тщательная проработка даже сопровождающих партий второго плана, применение редких инструментов: клавесина, цимбал, тромбона, духовых и струнных народных инструментов, в том числе уникального органиструма ("колесной лиры"). При этом Мулявин очень тонко и аккуратно использует электронные тембры, удивительно точно сливающиеся с акустическими инструментами...
Но главное - это, конечно, вокал, сольный и хоровой. Вокальные аранжировки "Песняров" подчас невероятно сложны и в интонационном, и в ритмическом отношении, нередко используется a cappella на 4, 5, 6 и более голосов, а в упоминавшемся "Гусляре" ансамбль поет сложный "четырехколенный" (quatro proposta) канон. Вы часто слышали канон в эстрадной музыке?
Каждый голос вокалиста темброво характерен и при этом идеально сливается в единый столь же характерный аккорд, -моментально узнаваемый "фирменный" аккорд "Песняров".
Когда сейчас некоторые аранжировщики всерьез говорят, что в вокальной группе желателен "никакой" вокал у певцов, что неяркие, бестембровые голоса "лучше сливаются", - я с этим согласиться никак не могу, потому что передо мной - противоположный пример "Песняров", где и голоса прекрасные, каждый в отдельности, и ансамбль - великолепный.
Недаром говорят, что Мастера от ремесленника отличает "чуть-чуть", но это такое "чуть-чуть", которым природа награждает раз в столетие. Как-то в начале 1979 года меня по большому знакомству провели на предконцертную репетицию "Песняров" в зале "Россия". Я был просто потрясен - почти полтора часа ансамбль пел едва ли не одну песню, если не куплет(!), а Владимир Георгиевич все добивался и добивался каких-то совсем уж неуловимых нюансов. И это в уже готовой вещи, непосредственно перед выступлением! Я бывал к тому времени на репетициях академических хоров, симфонических оркестров, оперных трупп, но нигде не видел ничего подобного. Назвать это просто профессиональным подходом нельзя, фанатизмом - несправедливо. Это то творческое горение, которое дается единицам, а умение зажечь им других, как это смог Мулявин - вообще отдельный талант, не связанный с собственно музыкальным даром.
Кстати, о нюансах - помню и курьезный случай, характеризующий как творческий уровень ансамбля, так и, увы, уровень нашей публики. Февраль 1976 года, концерт "Песняров" в Театре Эстрады. В одной из песен, кажется, в "Речаньке" - эпизод тончайшего pianissimo; чтобы исполнить его, вокалисты даже несколько отстранились от микрофонов. И что же? В антракте два молодых человека с видом знатоков обмениваются мнениями: "Да, все было нормально, только что-то у них там в середине - аппаратура отрубилась, что ли?". Иных "нюансов", кроме непрерывного грохота fortissimo, многие, воспитанные на примитивном роке, уже и тогда не знали.
Пытаясь определить тип творческого дарования Владимира Мулявина, я все больше склоняюсь к парадоксальной мысли, что единственным аналогом для него в музыке ХХ века является Дюк Эллингтон. Понимаю, что удивил этим сравнением очень многих, и попытаюсь объяснить, что же имею в виду.
И для того, и для другого инструментом для творчества был не рояль, не гитара, даже не лист нотной бумаги, а реальные живые люди, исполнительский коллектив - джаз-оркестр для Эллингтона, вокально-инструментальный ансамбль - для Мулявина. Именно через коллектив конкретных исполнителей они реализовывали свои творческие идеи. Невозможно представить себе Эллингтона или Мулявина, сочиняющих партитуры и затем отдающих их для исполнения каким-то другим коллективам - это просто абсурд.
Про Эллингтона говорили, что у него в партитуре написано не "кларнет", "альт", "труба", "баритон", а Джимми Хамильтон, Джонни Ходжес, Кутти Вильямс, Хари Карни. Точно также и Мулявин, исходя из характера голосов участников ансамбля, расписывал вокальные партии между собой, своим трагически погибшим братом Валерием, Анатолием Кашепаровым, Леонидом Борткевичем, Валерием Дайнеко, другими вокалистами, пришедшими в ансамбль позже.
Соло в песнях распределялось в зависимости от их характера: лирика отдавалась необычайно проникновенному тенору Борткевича, комические фольклорные сцены, как правило, - характерному голосу Кашепарова, а драматические песни и баллады пел сам Мулявин.
Хотя бывали, конечно, и иные решения. Иногда - спорные. Например, в записи "Гусляра" партию Князя пел Кашепаров (в концерте ее исполнял ветеран ансамбля саксофонист Владислав Мисевич). У Кашепарова - характерный тенор с несколько народным оттенком, а партия - "злодейская", с соответствующим типом мелодизма. В традициях европейской музыки - отдавать "злодеям" низкие голоса: басы, баритоны. Но "Песняры" не использовали низкие голоса для сольного пения, применяя их только в аккорде, и то нечасто. В результате "злодей" получился в "Гусляре" не столько зловещим, - а именно таким он должен быть, если исходить из собственно музыкального материала, - сколько комичным и не вполне убедительным. Пожалуй, это единственное сомнительное место в замечательном произведении. Могу только себе представить, как выиграла бы в выразительности вся композиция, исполни партию Князя октавой ниже какой-нибудь "утробный" бас-профундо. Впрочем, это мое сугубо личное мнение.
И у Эллингтона, и у Мулявина менялись участники коллектива - процесс всегда непростой и болезненный. Это определенным образом отражалось и на общем звучании, но все изменения не выходили за пределы "фирменного" звука, который никак не перепутаешь со звуком другого оркестра, - если говорить об Эллингтоне. А уж спутать "Песняров" с кем-либо и вовсе невозможно.
В результате оба музыканта создали уникальные коллективы, нет, живые творческие организмы, производящие музыку. В одном случае это - оркестр Дюка Эллингтона, в другом - ансамбль "Песняры".
Но есть и одна принципиальная разница между Эллингтоном и Мулявиным и их типами творчества. Эллингтон - не только бенд-лидер, но еще и композитор в обычном смысле слова, автор песен, которые поют тысячи певцов, играют джазовые музыканты всего мира.
Мулявин - тоже композитор, но особый, пишущий только для себя и своего коллектива. Представить себе "песняровский" репертуар в исполнении кого-то другого просто немыслимо. Наши самодеятельные ВИА в ту пору часто исполняли песни из "Веселых ребят" и "Поющих гитар", "Самоцветов" и просто "Цветов" и т.п., и, конечно же, из "Битлз". Но никому и в голову не приходило спеть из "Песняров" - разница в классе и в профессиональных требованиях была слишком очевидна. Это подтвердило и время: в телевизионном шоу "Старые песни о главном-3", где современные исполнители поют популярные песни семидесятых, не прозвучало ни одной "песняровской", а уж как они были популярны! И слава Богу, что не прозвучало - с ужасом представляешь себе, как нынешние безголосые и безухие "поп-звезды" могли бы изуродовать "Александрину" или "Завушницы"...
Да, "Песняры" никак не помещаются в узкие рамки "ретро". И сегодня их записи четвертьвековой давности звучат ...нет, не современно - вневременно! Конечно, тембры электрооргана и синтезатора Муга выдают эпоху, и для баса теперь пишут другую фактуру, и для ударных. Но эмоциональный заряд, присутствующий в каждой ноте, спетой и сыгранной "Песнярами", пробивает толщу десятилетий и делает их творчество актуальным и для нашего времени, и для будущего. Они "слушаются" и сейчас, и не как ретро, а как классика - в самом прямом смысле этого слова. Уверен - их будут слушать и завтра, и послезавтра. Хотя и не все - только ценители красоты в музыке.
...Пытаясь понять, почему же "Песняров" так мало знают и слушают сегодня, я прихожу к печальному выводу - оказывается, ответ на этот вопрос дал еще два столетия назад император Австро-Венгрии Франц-Иосиф I.
"...Слишком много нот" - для ушей и мозгов нашей современной публики.
"И слишком красиво..." - для ее пошлых вкусов.
http://rus.625-net.ru/audioproducer/1999/07/pesniary2.htm
) 
(О.Молчан - М.Волошин( 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума